Участие СМИ и новых медиа в борьбе с экстремизмом и радикализмом

Марат Шибутов - Здравствуйте, уважаемые зрители, мы снова в студии медиаметрикс-Казахстан. Вы можете смотреть нас на нашем сайте radiomm.kz, а также на нашем канале в Youtube. Тема сегодняшней передачи – участие СМИ и новых медиа в борьбе с экстремизмом и радикализмом. В гостях у нас известный казахстанский политолог Эдуард Полетаев (Э.П.). Здравствуйте, Эдуард.

Эдуард Полетаев (Э.П.) – Здравствуйте.

М.Ш. – Мы чуть-чуть, конечно, опоздали, но виной этому предпраздничный день, 7 марта. Всех отпустили после обеда и поэтому улицы нашего города заполнены машинами, которые едут за цветами, подарками и так далее. Вы нас извините. Всех наших женщин-слушательниц с 8 марта. Эдуард Эдуардович, я напомню бэкграунд, Вы были директором британского института освещений войны и мира, редактором ряда СМИ. Как у нас сейчас идет освещение экстремизма, радикализма, терроризма.

Э. П. – Если касаясь Казахстана, в принципе, всего пост-советского пространства это касается. Это связано с тем, что власть ужесточает, постоянно принимает различные меры. И атмосфера складывается так, что многие СМИ, путаясь и дезориентируясь в этих постоянных ужесточениях, иной раз боятся и стараются не связываться, освещая те или иные проблемы, связанные с экстремизмом и терроризмом. Второй момент – ряд уголовных дел, касающихся соответствующих статей УК, процессы носят закрытый характер, к ним просто доступа нет. Третий момент связан с тем, что законодательство на пост-советском пространстве в отношении радикализма и экстремизма, принималось достаточно спешно. Появляются различные трактовки, что можно и чего нельзя. Про Казахстан я не скажу ничего плохого, здесь журналисты чувствуют себя относительно хорошо. Но вот в соседнем Кыргызстане были случаи обвинения не только журналистов, простых людей, которые совершенно случайно один человек получил в рассылке в вотсап сообщение экстремистского характера, нажал, прослушал его и оставил, не приняв всерьез. И за это получил срок. Причем, в обвинении даже было сказано, что отправитель неизвестен. Фактически, любой из нас при таком законодательстве может совершенно случайно получить и фактически является потенциальным преступником. Это достаточно серьезная проблема

М.Ш. – СМИ, когда видят что у нас есть неопределенность, что можно и что нельзя, ориентируются больше на «нельзя». Так же?

Э.П. – На «нельзя», да. Но еще есть один такой момент, что касается Казахстана: все-таки волна публичных терактов в Актюбинске, Уральске сошла на нет, надо признаться. Ничего такого громкого нет. Возможно, это были превентивные меры, потому что судя по отчету того же КНБ мы видим, что возбуждаются уголовные дела, сажаются в места лишения свободы люди. Но публичных проявлений нет. И соответственно интереса у общества уж нет. Ведь журналисты в погоне за читателями, слушателями, зрителями стараются брать темы, которые интересны. А для Казахстана, слава богу, пока проблема экстремизма и радикализма не столько актуальна, как ряд социальных проблем, которые будоражат общество в последнее время.

М.Ш. – Но с другой стороны у нас, получается, есть какие-то специально кто имеет рубрику, специализируется. Кто постоянно пишет об этом.

Э.П. – Мне не вспоминаются такие люди. Во-первых, большинство наших журналистов они универсальные. Разные темы освещают. Может быть какие-то широкие области берут, кто-то на социалке специализируется, кто-то на экономике, кто-то на политике. Таких конкретных людей, кто и вхожи в соответствующие структуры и имеют эксклюзивную информацию, в Казахстане нет. Может быть, это и хорошо, потому что проблема современного общества состоит в том, что огромное количество информации идет. И в эту информацию попадают и деструктивные вещи. Например, на месте Цукерберга, его часто расхваливают, как он в простой одежде с супругой готовит и как-то демонстрирует простецкий характер, хотя он миллиардер. Я бы на его месте не спал ночами от стыда, потому что то, что он сделал с фейсбуком, ведь это же не только объем положительной информации, взаимодействие людей. Это огромный негатив идет через эту сеть, несмотря на то, что они предпринимают меры, блокируют. Все равно информация просачивается, реакция идет пост-фактум. И нет программ, которые заранее предусматривали негативный контент и его нейтрализовывали. Такое еще не придумали. И в этом смысле огромный вызов идет от новых медиа. Это от мессенджеров, социальных сетей, где экстремисты и террористы достаточно вольготно пока себя чувствуют. Из самых известных примеров – мы все знаем, что социальные сети разбудили революцию в Египте Тунисе, это фейсбук и твиттер. Мало кто знает, что бегство огромного количества мусульман рохинджа в Бирме – страна довольно далекая и малоизвестная – как раз спровоцировали огромное количество нарастающей агрессии в фейсбуке. И это большая трагедия, которая забыла. Сотни тысяч беженцев перешли границу и мировое сообщество успокоилось. Никаких мер предпринято не было. А Бирма это страна достаточно бедная, и фейсбук там стал одним из единственных источников информации. И огромное количество негативной информации спровоцировало конфликт.

М.Ш. – Мы все можем вспомнить национальное радио Руанды, которые провоцировали, натравливали хуту на тутси, называли тех тараканами и внесли огромную часть своей доли в миллион погибшей и длительные войны.

Э.П. – История радикальных проявлений свидетельствует о том, что они всегда используют новые технологии. Возьмите конец XIX века Российская империя. Когда вот эти взрывы все произошли. В Зимнем Дворце и покушение на царя – использовали динамит, который недавно придумали. В 1867 году Альфред Нобель его изобрел. До этого нитроглицерин был очень опасен в хранении, переноске. Динамит был удобен – в Зимний дворец можно было заранее занести потихонечку и подорвать. Тогда же в конце XIX века и в Северном Америке и Европе появились первые независимые СМИ. Где-то они еще раньше появились – в Великобритании. Но вот этот вот вал и доступность газет, которые за копейку продавались мальчиками на побегушках, прочитать которые мог позволить себе каждый – это как раз побудило террористов обращать на себя внимание с помощью СМИ. Потом в эпоху между первой и второй мировыми войнами теракты как подзабылись, потому что масштабность трагедии превосходила террористов-одиночек. Но надо признать Первая мировая война как раз и началась с теракта в Боснии и Герцеговине. Когда технологии в конце 60-х годов – тв-технологии в первую очередь – позволили транслировать картинку за пределами страны. Если помните, интервидение – был такой термин, забытый сейчас. Подключение различных телестудий в разных городах и странах мира – тогда это пошло с Ближнего Востока, террористы начали работать на камеру. И самый кумулятивный эффект они произвели на Олимпиаде в 1972 году, когда захватили сборную Израиля. Еще один вал появился с развитием спутникового телевидения – конец 90, начало 2000, когда появилась Аль-Джазира. Когда не надо было террористам использовать те СМИ – а СМИ находились под контролем корпораций. Передавали кассеты, листовки, брошюры – они такого эффекта кумулятивного не вызвали. Это была системная, долгая и нудная работа. Вспомните ту же историю Аль-Каида, Бен Ладена с 88 года вот эти нужные речи получасовые говорил, говорил. Это было скучно и неинтересно. А когда в 2001 году самолеты взорвали, весь мир об этом узнал. И последняя волна связана с развитием Интернета. Надо признать честно, что не все технологии с точки зрения использования террористами и экстремистами не осмыслены. Каких-то преград кроме запретительных мер таких серьезных еще не высказано и не выставлено. И здесь тоже палка о двух концах. Мне вспоминается интервью одного египетского террориста, который отбывает пожизненное заключение. Когда подорвали Анвара Саадата в 1981 году, египетского президента. К нему допустили зарадного журналиста, он сказал: если бы в то время был у нас интернет и фейсбук, может быть Анвара Саадата и не надо было подрывать, мы бы и так его снесли, без крови. То есть, сейчас вот я анализировал несколько ведущих материалов западных СМИ, и там известными журналистами высказывает осторожная мысль, что может быть и стоит давать трибуну в качестве колонки тем или иным представителям радикальных движений, чтобы они могли высказаться хотя бы в  СМИ и может быть не случилось бы того или иного теракта.

М.Ш. – А с другой стороны, они же этого и хотят – доступа к СМИ. И тут может получиться такая вещь – если мы не пишем про теракт, терактов в политическом информационном пространстве нету, мы его скрыли. И получается, что политического значения у него нет. Мало кто знает, никому это неинтересно. Мало кто знает – никакого эффекта нет. Так тоже можно действовать? Или сейчас это нельзя?

Э.П. – Тут психологию надо сломать. Пока у нас – все запретить, все ограничить. И где-то это работает. Я думаю, очень многое зависит от конкретного региона, конкретной страны и конкретных обстоятельств, в которых эта страна оказалась. Ведь Казахстан с таким явлением столкнулся много позже других стран. У нас даже законы о борьбе с экстремизмом и терроризмом начали в УК вводить в конце 90-х годов. И вот эти списки запрещенных организаций тоже только в начале 2000-х появились. В 2005 году появился первый список. И в середине двухтысячных я встречал на некоторых международных конференциях хизбудтахрировцев, которые свободно сидели выступали, разговаривали, и никто не знал, что это потенциальные преступники ходят и с тобой в столовой булочки кушают.  Меняется ситуация. А есть такие потенциальные регионы, где терроризм как с добрым утром. Ближний Восток тот же самый. И там ситуация настолько уже въелась, или Афганистан – целое поколение живут в совсем других условиях. И там необходимо предпринимать другие меры. В ЦА запретительные меры работают. Возьмем, например, достаточно жесткую кровавую акцию, которую в 2005 году узбекские власти в Андижане предприняли. СМИ повозмущались, но тем не менее, прошло 14 лет, в Узбекистане никаких терактов не происходит, постепенно эта жесткая атмосфера убирается. Недавно в метро разрешили фотографировать, перестали сумки проверять. Все спокойно, об Андижане вспоминают только правозащитники в годовщину этой трагедии. Казалось бы, решили проблему – кровью, люди погибли. Ряд журналистов и правозащитников вынуждены были эмигрировать из Узбекистана и до сих пор находятся в статусе политических беженцев за рубежом. Власти показали такую жесткую реакцию, что многие террористы призадумались – а стоило ли это того. Может быть, это не та страна, где можно вот так делать.

М.Ш. – Не то чтобы сами террористы, а даже те, кто потенциально подумывали, чтобы на их сторону встать. А потом подумали – зачем мне это, чтобы потом грузовиками вывозили. Я бы так сказал, что иногда да – не может дать денег, иногда можно дать в морду.

Э.П. – Но вы же понимаете, что в западном обществе такая реакция со стороны властей просто невозможна.

М.Ш. – На самом деле, возможна.

Э.П. – Судя по тому, что во Франции и Германии происходит, это носит какой-то точечный характер.

М.Ш. – Я бы сказал, что в целом крупнейшие операции – это подавление бунта в Лос-Анджелесе в 90-х годах и ликвидация последствий после урагана Катрин. Операция в ЛА чем известна – когда национальная гвардия была введена, было обеспечено полное молчание СМИ. Несколько есть фото, как корейцы от негров отстреливаются, а как национальная гвардия подавляла этот бунт – до сих пор ничего нет. Потом дальше операция в затопленном новом Орлеане, куда устремились тысячи мародеров. Туда тоже была введена национальная гвардия. Никто не знает, сколько мародеров они там отстреляли. Тоже было обеспечено молчание.

Э.П. – Запад и США сильно отличаются. В США до сих пор огромное количество заключенных, существует смертная казнь и жесткая реакция, а в Европе единственная страна где сохранили смертную казнь – это Беларусь.

М.Ш. – И есть большие сомнения что это Европа, особенно у европейцев. Получается так, что запретительные меры если брать – у всех смартфоны. Люди начинают стрелять – все начинают снимать.

Э.П. – Это тоже новое явление, которое до конца не осмыслено. Если раньше террористы привлекали внимание конкретных СМИ, конкретных журналистов, старались сделать так, чтобы на место событий приехали СМИ, оперативно осветили, как-то попасть в кадр. Даже места для терактов выбирали таким образом, чтобы кинокамеры могли в максимально короткое время приехать. Это не были окраины, свалки. Как правило, центр города, где много журналистских организаций находится. Теперь всю работу за журналистов делают простые свидетели. Обычные люди, которые имеют смартфоны. И очень многие кадры сняты самыми обычными жителями, а не журналистами. Уже через соцсети через Youtube это попадает в СМИ. И многие кадры, которые транслируются СМИ, сняты не профессиональными журналистами, не операторами, а простыми свидетелями.

М.Ш. – Как российская Лайф принял западную модель – просто платят за контент. Кто даст эксклюзивный контент, мы заплатим 50 000 рублей, 1000 долларов. Народ высылает. Погром у Плаза, Аксельгент – везде были съемки, которые в СМИ попадали, все смотрели. Даже если они в СМИ не попадали, у нас есть параллельная информационная среда в виде соцсетей. А есть еще более параллельная, более глубинная среда – это вотсап. И потом есть еще даркнет. Правда, в Казахстане этон е сильно. Получается, есть несколько параллельных медийных реальностей, в которых контент может спокойно существовать без того, чтобы его уничтожили.

Э.П. – Если раньше террористы воспринимали как источник передачи информации достаточно узкую прослойку, которая профессионально этим занимается, то сейчас все мы, весь народ можем быть использованы террористами, а у каждого есть соблазн, если вдруг ты оказался в нестандартной ситуации, происшествие. Очень хочется поделиться им как минимум с несколькими друзьями, родственниками, смотри где я оказался. А дальше по накатанной разойдется по стране и за рубеж. Единственно что придумали – это блокировать. Но у нас, кстати, есть и законодательство – что в случае чрезвычайных ситуаций сделать, нейтрализовать. Но это не решает проблемы терроризма. Беда еще и в том, что нет стран, которые полностью могут быть уверены в том, что избавлены от этого. Кроме постоянных конфликтогенных регионов, есть страны, где мультикультурная среда, где тоже все это проявляется – Германия, Франция. Можно говорить о том, что в Исландии не было терактов, в Швейцарии, но никто не гарантирует, что этого не случится в будущем. Одно из направлений экстремистских течений – создавать хайп там, где этого еще не случилось. Как бы прискорбно ни звучало, то что в некоторых европейских городах грузовики в толпу заезжают – это чуть ли не привычным явлением стало. Это уже не вызывает страшного удивления, которое могло случиться несколько лет назад. К сожалению, и медиа и потребители информации – все мы привыкаем к определенным явлением. Самый простой пример – в Афганистане все время же гибнут люди. По 30 по 40 человек. Это воспринимается как статистика какая-то. А случись что в европейской стране, где жертв будет гораздо меньше, но где СМИ более влиятельны и находятся на месте, ракция совершенно несопоставима.

М.Ш. – Мы имеем такую ситуацию, которая совершенно непредсказуема. Нельзя противостоять. Мы в таком – как в жизни человека роль пчел. Вот они летают, и неизвестно, какая из них тебя ужалит и в какую точку. Это не очень хорошая ситуация. Напоминаю, что вы смотрите передачу, посвященную участию СМИ в борьбе с радикализмом, терроризмом и экстремизмом. В студии у нас Эдуард Полетаев. Получается все хотят свои 15 минут славы и соцсети это обеспечивают. 15 минут славы получает террорист, 15 минут славы получает тот, кто снимает его на смартфон, 15 минут славы получают даже жертвы терроризма. Медийные запросы, социальные запросы на что-то будоражащее нервы остается и стимулирует это все. Мы же не только об организованных террористах, есть и одиночки, которых невозможно проследить. Типично – школьный расстрел в Керчи, школьный расстрел в Колумбайн. А вот их как – этих одиночек? Ладно, когда организовано.

Э.П. – Практика показывает, что это работа школьных психологов, педагогов, это контроль общества за людьми, которые демонстрируют какие-то поведенческие навыки, которые несвойственны для здорового, целеустремленного, жизнерадостного человека.  Как правило это так. Потому что это пост-фактум анализируется, но всегда находятся такие вещи, когда человек неожиданно становился замкнутым, ругался с одноклассниками, однокурсниками, какие-то странные вещи писал в соцсетях, но на это никто не обращает внимания. Но с другой стороны если мы возьмем всех под контроль, это будет Оруэлл возрожденный. Следить за всем и подозревать… А практика показывает, что это не всегда носит постепенный характер, когда человек скатывается в радикализм. Бывает к экстремистским проявлениям относят и совершенно случайную вспышку гнева, когда человек оказался в такой ситуации, что вынужден был экстремистский поступок совершить. И вообще экстремизм это расширенное понимание у нас в законодательстве. НУ вот партия ДВК признана экстремисткой. Сколько у нас там членов находилось? Да, не миллионы, но тысячами же счет шел. Они тоже все экстремисты? И кто передает, работает с информацией, может нечаянно перепостить.

М.Ш. – И те, кто в чате их сидит, куда они добавляют без ведома.

Э.П. – в Беларуси недавно журналиста недавно задержали за публикации статей, где он пытался осмыслить роль тех или иных исторических персонажей. Экстремизм это опасная штука. Во-первых, нужна грамотная экспертиза, если возбудили дело. И привлекать надо не только религиоведов, лингвистов, но и политологов. Саму экспертизу организовать сложно. Специалистам, насколько я знаю, деньги за это не платят, вернее, платят, но небольшие. Многие не хотят этим заниматься, потому что у них появляется чувство сопричастности, что они выступают на стороне обвинения. Ведь посмотрите, у нас по этим статьям фактически нет оправдательных приговоров.

М.Ш. - Не фактически, а точно нету.

Э.П. – Поэтому и стараются не связываться, потому что, а вдруг тебя за распространение экстремистских идей привлекут.

М.Ш. – Получается, у нас не столько сама включается цензура, у нас включается самоцензура. Она жестче чем цензура?

Э.П. - это зависит от конкретного СМИ и конкретного персонажа. У нас вот по 174 статьей – разжигание розни – один человек недавно был привлечен на 2 месяца, пока идет следствие. На самом деле там десятки, если не сотни человек можно… Люди еще не привыкли, что социальные сети и реальная жизнь – это тоже самое. Не два разных явления.

М.Ш. – Не секрет, есть специальные программы, уже разработанные, в том числе казахстанского производства, которые позволяют выявлять посты с упоминанием определенных тем…

Э.П. - Такие же программы на телефонах существуют, по определенным словам…

М.Ш. - Вот завтра запускается программа по всему казахстанскому сектору фейсбука. Выявляется 3000 человек по 174 статье, состав преступления, скриншотится, подшивается, уголовное дело. Как это воспримет общество. Ладно, не  3000 – три сотни. Завтра вы все – и такой экстремист, и сякой. Вы все экстремисты завтра в семь утра встали и пришли.

Э.П. – Я думаю, соблазн есть такой у некоторых людей, в том числе имеющих отношение к власти. Но это опасно. Последствия не просчитаны. Одно дело одного-двух человек привлечь. И то привлекают ведь обычно самых распоясавшихся, потерявших все берега. А ведь в столь масштабное явление как арест многих людей – вой общественных организаций начнется, на Западе всякие петиции, возмущения. А ведь у каждого из этих радикалов есть сторонники, которые многочисленные лайки ставят, поддерживают. Ведь это может нарушить целостность внутриполитической стабильности страны? Я думаю, что это на ус наматывается, и кто бы ни удалял посты, которые, казалось бы, носят экстремистский характер, самими авторами – это все фиксируется, в папочки, условно говоря, кскладывается. Всегда можно На коротком поводке уже держать, которые выказывали радикальное мнение, и если что – дернуть. Хотя бы какой-то контроль есть и понимание того, что на самом деле в обществе происходит. Это так называемый эффект Гайдпарка, который на самом деле в Казахстане наблюдается в сегменте социальных медиа. Если с печатными и телевизионщиками власть не испытывает, зачищено более или менее, все под контролем, все объективные, если критику высказывают, то конструктивную. То в соцсетях есть возможность сказать что-то и пока не понести ответственность, но можно понимать, что происходит в этих сетях и может даже управлять общественным мнением. Запускать, скажем так, (неразборчиво), чтобы посмотреть, что скажет общество. Или может быть отвлечь от серьезных или непопулярных мер.

М.Ш. – С другой стороны, это замкнутая среда, которая управляется. И ты и я знаем, как запустить тренд, хайповую тему поднять и так манипулировать. А нет ли такого желания взять и рубильник – бай. Вместо того чтобы отлавливать каждую рыбу, можно просто спустить пруд и все умрут. Если вспомнить тот же ЖЖ там же за счет блокировки была разрушена среда. Если мы закрываем фейсбук, они куда пойдут? Неизвестно куда пойдут. Там же есть свои способы взаимодействия, которого в других соцсетях нет. Там же аудитория обнуляется, политический капитал обнуляется. Куда они пойдут – вконтакте, в одноклассники? Но там все по-другому, надо заново все набирать. Не имеет ли такое – если слишком токсичное стало, рубануть и все.

Э.П. – Не всегда. В случае ЖЖ, я помню, мы с Вами одни из первых блогеров ЖЖ с казахстанской стороны. И, действительно, казахстанского контента там не осталось. Но она привела к тому, что появились другие соцсети. И те, кто хотели делиться впечатлениями, пошли в фейсбук, твиттер, вконтакте. Кроме того, любой спрос рождает предложение. Мы видим попытки российской власти прищучить телеграмм, они все-таки частично удались, но успехом не увенчались. Телеграмм продолжает работать. Кроме того, Телеграмм обрел популярность в Иране, просто потому, что власти не имеют доступа к контенту. Это будет очень сложно. Хотя я понимаю прекрасно Вашу мысль, отключение сетей это как для простого человека потеря телефона. Со всеми контактами, фотографиями. Он в шоковом состоянии будет находиться. Но как правило он покупает новый. Если он не находит его. И начинает методично восстанавливать контакты, налаживать общение. Как вариант можно пойти по китайскому и северно-корейскому пути, и частично по этому пути пошел Узбекистан, создавая свои социальные сети. И в Узбекистане это работает – достаточно большую аудиторию местные социальные сети набрали. Это, правда, требует вложений и подхода. И времени что не всегда у нас учитывая постоянные кадровые постановки, можно осуществить. Поручишь министерству – его объединят или отменят. У нас давно были попытки, хотели создать национального оператора почты. У нас все равно на mail.ru большинство людей сидит. Может это и не нужно, нужно просчитывать и экономическое им идеологические моменты. В случае Кореи страна и не открывалась последние 70 лет. А у нас пока точечные методы в большей степени работают. Хотя то что происходит, только у одного человека вечерами у нас работают социальные сети. Вот эти затруднения показывают людям, что можно каким образом регулировать эти вещи. И думаю что-то, что делает сам фейсбук - когда он нейтрализует на месяц или выбивает из информационного поля за посты тех или иных людей. Это тоже показывает уровень контроля. Я думаю, соблазн рубильника всегда будет существовать и он будет проявляться. Не обязательно для этого какой-то огромный теракт осуществлять. Достаточно просто сделать в целях профилактики и посмотреть на реакцию.

М.Ш. – Легче все равно посадить двадцать человек? У нас лидеров мнений не так много в Казахстане. Это всего несколькто автозаков.

Э.П. –  У нас самая прогрессивная часть – фейсбук. Это же далеко не большая часть общества.

М.Ш. – Всего 8% - от тех, кто вообще сидит в интернете.

Э.П. - Из всего сектора, чье мнение симпатично его подписчикам. Практика показывает, что как только с этим лидером что-то случается, большая часть его поклонников пытается и лайки подтереть.

М.Ш. – Я вспомнил такую историю, у нас же в Астане в СИЗО сидит известный блогер Абдрахманов. Я заметил, я него было 28 тысяч подписчиков, а на группе «Комитет по защите Абдрахманова» всего 2000 человек. В 14 раз меньше. Из 28 тысяч на самом деле ему сочувствуют, хотя бы просто вступить в группу, всего 2000.

Э.П. - а кто реально выйдет за него или будет пытаться. Родственники, близкие друзья.

М.Ш. - 5-6- человек

Э.П. – Хотя, я не сторонник. Это болезненно обществом воспринимается. Какой бы одиозный человек ни был, это крайняя мера – уголовная ответственность, нейтрализация в СИЗО, наказание уголовного характера. Нужно воспитывать, а у нас с воспитанием блогеров большая проблема. Фактически, эту тему никто не поднимает. Этические какие-то вещи. У традиционных СМИ есть кодекс этического поведения. Если мы говорим о том, как СМИ противодействовать терроризму, в первую очередь, это характерные международные нормы.  Этические нормы, которым мы обучали в институте войны и мира, в первую очередь. Это объективность, стремление к объективности, стараться показать точку двух сторон, не говорить от своего имени, стараться максимально обезличить, убрать эмоции, чтобы не возбуждать лишний раз. Тем более если речь идет о трагических событиях, эмоциональные нагрузки на зрителя, на читателя могут привести к непредсказуемым последствиям. Наших блогеров и пользователей соцсетей никто не воспитывает, как вести себя в социальных сетях. Есть Ассоциация блогеров. Но нет, кто мог бы направить в нужное русло. Этические нормы не носят характер обязательных к исполнению. Это не закон. Но нужно как-то постоянно через соцсети, через лидеров мнений давать понять, что можно и что нельзя. Это мы выросли в Алматы на районе, у нас были понятия. И был закон, мы жили по закону, по понятиям. Знали, кто у нас там черт, кто не черт, кто нарушал. Сейчас таких понятий нету. И люди, которые в социальных сетях одни, в реальной жизни проявляются совсем другие.

М.Ш. – Они в реальной жизни гораздо лучше, чем в социальных сетях, а некоторые – гораздо хуже. Но большинство лидеров мнений, которые стараются понравиться читателю – они гораздо хуже.

Может ли быть у нас максимальный  - когда радикализм, экстремизм в соцсетях – люди от него устанут и станут уходить. Типа, стало токсично. Даже я начинаю уставать от фейсбука, потому что там куча всяких токсичных. Я пишу в телеграмм, твиттер. Потому что там написал и все, не надо возиться с обратной связь, что не так поняли. Почему телеграмм популярен? Комментариев нет.

Э.П. - Что касается технологии поведения пользователя в соцсетях. Есть разные стратегии участия и повыедения. Как правило, лидеры мнений, звезды, имеющие публичный характер – телеведущие, певцы, госслужащие –как правило они получают много лайков, но сам не комментируют. За них пишут посты. Есть люди, которые комментарии дают везде, а сами не производят полноценного контента. Есть люди, и я себя к таким отношу, которые пытаются понять и захватить всю поляну наиболее активных проявлений мнение в соцсетях. У меня есть друзья в соцсетях разные, в том числе чью идею я абсолютно не приветствую. И меня спрашивают, почему этот человек у тебя в друзьях. А я все-таки политолог, я должен знать, что в этом сегменте происходит. Есть люди, которые выстраивают себе комфортную ленту. Котики-собачки у одного, у другого комплименты. Он делает себе кокон из этих соцсетей  и не видит, что происходит на самом деле. Эти стратегии намечены, но не просчитаны аналитиками.

М.Ш. – Мы подходим к концу. Мы не забываем, что Фейсбук – текстовая сеть. Казахстанская молодежь не может ни читать, ни писать, в Фейсбуке она вообще не сидит, она вся сидит в инстаграмме, вконтакте, в снап-чате. Сейчас еще всякие разные видео – тикиту – хрен его знает, забыл. Они в принципе не общаются текстом, общаются видео, картинка, эмодзи. А как с ними-то быть. Какая-то пропаганда экстремизма и радикализма, если человек не может прочитать два абзаца.

Э.П. – Это видео. Технологии, которые запрещенные ИГИЛ использовал, когда анализировали их ролики и посты в Твиттере, Ютуб и Твиттер – два исследования было. Вконтакте – они не знали. Они как раз там использовали технологии на интуитивном уровне нагнетания напряженности, которые в компьютерных играх использовались.

М.Ш. – Да, как раз черные реки, отпиливают голову, или сжигают, все это достаточно кинематографично или хочет пощекотать себе нервы.

Э.П. – Что касается соцсетей, я думаю, у них всех есть срок жизни и он достаточно ограничен. Я не думаю, что фейсбук будет существовать через 50 лет.

М.Ш. – Не то что 50 лет, мы не будем знать, что, допустим, через 2-3 года будет ли также фейсбук популярен. Я смотрю, весь народ начал уходить в телеграмм.

Э.П. – Это последний громкий эффект – новая соцсеть появилась. Нет никакой гарантии, что через год не появится что-то, что объединит нашу молодежь помимо ютуба и вконтакте, которые используются с точки зрения общения и развлекательного контента. Но у молодежи тоже проявляется собственное мнение, и она хочет им делиться. Пока нет единой всемирной молодежной сети, она тоже может появиться.

М.Ш. – И все уйдут туда.

Э.П. - У нас же все диверсифицировано происходит. Когда и видео, и фото, и тексты, и мессенджеры объединены в одно место. Борьба всегда будет происходить. Она может быть в самых удивительных вещах. Фейсбук даже может печатную версию газеты выпустить чтобы какое-то количество подключить. Это реклама, на привлечение денег работает. Мы все время забываем о том, рассуждая о социальных и политических последствиях, что все это появилось потому, что это новый рынок для рекламы. И соцсети существуют за счет этого. В большинстве случаев они бесплатны для пользователя. Поэтому нужно оценивать позицию рекламодателей, что они хотят, куда они собираются направлять деньги, оттуда можно высчитывать соответствующее поведение.

М.Ш. – У нас часто лидеры мнений зарабатывают за счет платных постов. А если завтра рекламодателям пойдет большая бумажка из генпрокуратуры, участие в рекламе в фб – вы должны делать отчетность, отчитываться в налоговой, будет ответственность, с кем вы сотрудничаете, вы каждую сводку в КНБ должны отправлять. Что не сотрудничаете с экстремистом. И тогда рекламодатели подумают – зачем нам фейсбук. И лидеры мнений лишатся денег.

Э.П. – Я не думаю, что рекламодатели убегут. Скорее будет посты будут носить цивильный диетический характер носить. Насколько я понимаю, сейчас деньги в конвертах получают. Надо это выводить на солнышко. Во многом этому поспособствует введение деклараций обязательных.

М.Ш. – Отменили уже.

Э.П. – Нет, не отменили, немного развели по времени. Я имею ввиду, в России многие агентства работают в многими блогерами. Те открывают ИП или по упрощенной схеме работают, предоставляют тексты рекламодателям. Тут ничего страшного нет. Единственное, что когда речь идет о заказе, о политической рекламе, тут уже десять раз подумать. Прорекламировать какую-то кофемолку, проблем нет. И прокуратура не будет этим заниматься. Тут речь идет о таких вещах, которые в том числе могут и экстремизма с терроризмом касаться.

М.Ш. – Мы все помним, что самый главный карательный орган США –налоговики. Аль Капоне посадили не ФБР, не полицейские, его посадил агент Министерства финансов. И (не разобрала) в Цинциннати всех пересажал, действуя через налоги, деньги. Вполне возможно, в будущем одним из самых главных рычагов давления на СМИ и новых медиа в борьбе с терроризмом будут деньги. На этой оптимистичной ноте мы закончим нашу передачу. Большое спасибо Эдуарду Эдуардовичу, что он принял участие в обсуждении такой интересной темы. И всех с наступающим праздником!

Э.П. – С наступающим праздником!