Диалоги с Маратом Шибутовым: Земельная реформа в Казахстане

С.К.– Здравствуйте, в эфире общественное радио «Медиаметрикс Казахстан», у микрофона Сергей Конищев (С.К.). Тема нашей сегодняшней беседы «Земельная реформа в Казахстане» и поговорим мы сегодня об этом с нашим постоянным ведущим.Встречайте, в студии радиоММ политический обозреватель, общественный деятель– Марат Шибутов (М.Ш.).

М.Ш.– Здравствуйте. Начнем, конечно с небольшой предыстории как все начиналось, ведь на самом деле земельная реформа проходила не в 2016 года, а началась она в 2015 году. Осень был принят законопроект, он прошел Парламент. Он был подписан и вступил в силу отдельными статьями с весны 2016 года, то есть когда началась приватизация государственных земель, а частью должен был начинаться с лета 2016 года.

В чем были предпосылки данной земельной реформы? Надо отметить, что, во-первых, разработчиком ее был не столько Минсельхоз, сколько Министерство экономики и бюджетного планирования. То есть это наше мегаминистерство, мозг, так скажем, экономической мысли. И они именно, если честно говорить, они подошли именно к этому вопросу как экономисты. Они решили так – вот смотрите, в чем у нас проблема сельского хозяйства? Основная проблема в том, что у нас большинство земель, где-то 98%, они у нас арендованные. В долгосрочной аренде на 49, 99 лет и так далее. Но что значит арендованные? Это значит, их нельзя закладывать в банк, нельзя, соответственно, делать капиталом акционерного общества, соответственно, нельзя получать под них деньги.

Нету денег, нету мультиков, точнее не мультиков, а инвестиций для развития производства. Из-за этого у нас плохо стартовали долгосрочные проекты, то есть то же животноводство, садоводство, виноградарство, то есть такие, где именно нужно купить большой промышленный объект, поставить его и в течение 10-15 лет он должен был окупиться. Длинных денег таких нет. Получается, у крестьянина в залог могло оставаться только что? Это дом, машина, трактор, склад может быть какой-то и все. Какие-то запасы продукции складские и все. То есть у него не было главного – у него не было оборотного капитала и основного – основной был очень маленький.

И вот решили так сделать очень просто – если нет этого, давайте мы заставим крестьян всех выкупить землю, мы аренду у казахстанцев уберем, иностранцы еще могут арендовать, но казахстанцы пусть покупают землю, а если кто не купит, тому повышаем аренду в несколько раз, соответственно. Это такая, у нас любят экономисты до сих пор рассуждать в такой парадигме таких вот либералов-прогрессоров, то есть «вступай в колхоз, иначе расстреляем». И тут также было в принципе. Получилось как? Или ты выкупаешь землю, а она в принципе стоит, ну хотя даже если 50% с кадастровой (стоимости) и если на 10 лет в рассрочку все равно достаточно много для больших площадей. Или ты получаешь увеличение аренды. Соответственно это тебе невыгодно.

Кто был основным, получается, выгодополучателем этой реформы? От нее выигрывали те, кто разводит сады, птицеводы, животноводы, кому корма нужны, допустим для скота. Потом те, кто занимается виноградарством, овощеводы – это те, у кого большая прибыль с одного гектара. Они могут, конечно, позволить себе быстро окупить эту купленную землю. Им она нужна, потому что им нужны как раз именно оборотные средства.

А кто оказался в проигрыше? В проигрыше у нас оказались две самые интересные категории. С одной стороны, это самые бедные фермеры, потому что у них просто нет денег, чтобы выкупить – они просто очень бедно живут, и все. То есть это вот в основном те, у кого меньше 50 гектар, а таких у нас, если по статистике посмотреть, среди крестьянских хозяйств это где-то 65%, то есть две трети. И самые большие – те, у кого больше 100-200 тысяч гектаров – у них просто с одной стороны они получали хорошую прибыль именно за счет огромных площадей. Где-то хуже, где-то лучше, но они за счет объема все равно какую-то прибыль получали. Выкупать такое огромное количество земель, допустим 500 тысяч гектаров, 700 тысяч гектаров, миллион гектаров, у них таких денег не было. Ну и они, если честно, и не сильно рвались. Плюс, повышение аренды в несколько раз очень бы сильно ударило бы по ним и свело бы их прибыльность к нулю, потому что они же в основном сажают зерновые, а у зерновых прибыльность гораздо меньше, чем у тех же арбузов или яблок и т.д.

И соответственно, конечно, это очень плохо повлияло на людей, которые занимаются личным подсобным хозяйством, особенно тех, кто держит скот. Тут такая проблема – у нас до сих пор не регламентировано что является личным подсобным хозяйством. Вот ты держишь одну корову – это еще личное, дли своих личных целей. Ну десять, ну двадцать. А если у тебя двадцать пять или тридцать? Или допустим, у меня дядя был – у него триста баранов. Это считается фермерское хозяйство или личное подсобное? Разница большая, там и по налогам, по оформлению и т.д. А нас же, сами знаете, большинство и мяса, и молока выращивается именно на личных подсобных хозяйствах, а не в больших. И этим людям нужны пастбища вокруг населенных пунктов.

И возникает вопрос – если кто-то купить, это же его будет земля? Соответственно, если они вокруг выкупят около (населенного пункта), пастбищ не будет. Но даже если они оставят дорогу, чтобы гонять, у овцы или коровы есть определенная дистанция. Овца в день проходит где-то десять километров, дальше 5-10 километров ее сильно не гоняют. Корову тоже, она должны утром выйти, вечером прийти. Ну сколько пройдет? Ну километров десять туда десять обратно. И поэтому, именно вопрос владения землей и пользования землей вокруг населенных пунктов тоже является крайне болезненным. Представьте, если завтра у вас нет пастбищ или выкупили сенокосы – еще хуже. Все, ты не можешь держать скот дома, у тебя нет приработка. Не то, что приработка, у тебя нет мяса для личного пользования. Казахи что делают? Они же согым (забивают). Да и русские и уйгуры осенью забивают скот на мясо, за счет этого живут, меняют мясо, продают в городе, какую-то нал наличность (получают). То есть продажа земель вокруг населенных пунктов реально бьет по карману очень многих.

И вот получается у нас такая часть, продвинутая, аграриев получают выгоду и вот такая огромная часть, которые не очень продвинутые, но гораздо более многочисленная, получается, имеют очень большие риски для себя, для своего собственного хозяйства. И это, соответственно, вызвало определенную реакцию, причем достаточно, я так бы сказал, реакцию отложенную. Пошло первое извещение об аукционе, еще пока никто не среагировал. Реакция пошла с выборов в Парламент и Маслихаты. У нас кто, атырауские правозащитники и общественные деятели, которых задержали? Это те люди, которые не прошли в маслихат. Они взяли как повод и выразили свое несогласие. И это послужило не основной, конечно же, причиной, а именно запал был, который взорвал ситуацию. И дальше мы что увидели? Мы увидели митинги, мы увидели протест, мы увидели медиаволну.

С.К.– Если бы подойти к этому вопросу более взвешенно, можно же было, наверное, как-то власти об этом задуматься и пойти посоветоваться ,грубо говоря, с народом? Почему у нас все делается как-то так, что сначала нужно дождаться какой-то реакции, не очень такой позитивной, потом уже пытаться разбираться? Неужели нельзя было как-то вот без комиссии разобраться с этим?

М.Ш.–Ну вот знаете, я сколько работал в сфере экологии, одно время фирма, в которой я работал, выиграла конкурс на экспертизу законопроектов и там были очень смешные и копеечные деньги. И это бич нашего всего (законотворчества). Отправляют на экспертизу скопом все законопроекты. Выбирают какую-либо фирму, и она делает экспертизу. Одна (фирма) для одного ведомства, другая для другого и так далее. И там основа какая? Должны сделать, по идее, соответствие с действующими нормами закона, первое. Второе это анализ социального и экономического воздействия. Ну, так вот, я всегда что ни смотрю законы, к примеру, если смотришь досье на законы на Параграфе, еще на других сайтах, везде два предложения – никаких последствий социально-экономических, политических нет.

С.К.– То есть надо полагать, что сами эксперты, видимо, никакой ответственности сами за это не несут?

М.Ш.– Да, разумеется! Плюс у нас нет антикоррупционной экспертизы, у нас нет общественного обсуждения законопроекта, в интернете вывешивают отдельные НПА. Но запомните, у нас в год принимаются шесть тысяч нормативных документов. Это невозможно сделать в режиме общественного просмотра. Для того, чтобы это отслеживать нужна куча юристов и целые институты, которые бы это нормально обсуждали. Соответственно, у нас постоянный провал с экспертизой. Ведомство берет и ставит свою точку зрения, с кем-нибудь связанную и ее лоббирует. И, соответственно, никаких предохранителей в экспертизы – ни на экспертизе, допустим, социально-экономических последствий, ни в Парламенте – обычно никаких нет. Парламент вечно гонят: «Давай, давай, быстрее принимай!» и так далее.

И получается у нас общественность об этом (о НПА) не знает как всегда, потому что, кстати, тоже еще это проблема нашего СМИ, то, что наши СМИ не анализируют ни план законопроектных работ Правительства, ни план законопроектных работ Парламента, которые вывешены и там написано какие законы обсуждаются, принимаются, и так далее. Досье законов не пишется. То есть вот у нас куча юристов выпускается, а вот именно дискуссия про это все, она очень маленькая. Она (проходит) в узкопрофессиональном сообществе. Игорь Лоскутов на сайте Zakon.kz вывешивает статьи, но их читают сами же юристы, больше никто. А реально это все действует на людей.

Таким образом, конечно, бывает так что, вот допустим, об этом узнает отраслевая ассоциация или НПП. Они, конечно, поднимают бучу и лоббируют свои интересы.

С.К.– Нет такого механизма, который бы предусмотрел обязательно, чтобы направили в какую-либо отраслевую организацию, которая бы посмотрела.

М.Ш. – Да. Ну, вот сейчас, сделали новый закон о правовых актах весной. И там написано так, что правовую экспертизу всех законопроектов, связанных с бизнесом делает НПП, а всех которые связаны с правами, свободами и обязанностями граждан делают Общественные советы, ведомства, который придумал этот закон. То есть министерские общественные советы делают. Но выводы и той и другой экспертизы не являются обязательными для принятия. Она просто прикладывается в общий пакет документов и все. Чтобы вот так вот, допустим, если не согласны, не проходит – нет такого. Только именно как рекомендательные выводы. И все. Опять же мы упираемся в определенную, так скажем, стену, которая нам будет постоянно мешать. Пока мы не выработаем мощный механизм экспертизы, нормального законотворчества у нас не будет.

С.К.– Понятно. Здесь скорее большая системная проблема, потому что было бы трудно себе представить чтобы в каком-нибудь государстве, например, которое имеет давнюю законотворческую традицию, типа Великобритании или Германии, чтобы они вдруг принимали по шесть тысяч нормативов в год.

М.Ш. – Нет, они принимают. Просто у них именно экспертиза идет очень мощная. На всех стадиях. А у нас. Именно слабость экспертизы, она позволяет вот такому случаться. И мы получаем – экономический блок, имел вот это видение, какое-то экономики и сельского хозяйства, взял его, впихнул, причем идеалистичный такой, типа все получат землю и все. С отраслевиками – с сельхозниками не советовались. Их мнение не учли. А они вот сказали там: «Западный рецепт такой хороший! Мы вот так его хрясь!!!». И все, и это проходит как бы. Я бы так сказал, что у нас такая проблема, то, что системности нет. Они идут все маленькими кусочками. Один законопроект, (другой)… Какая, допустим, экономика получается в результате этих законопроектов, ни один министр, ни премьер-министр не рассказывает. То есть что изменится? Какая экономика будет у нас? Допустим, сейчас ввели коллекторов – закон о коллекторах прошел же? Закон о платежных системах прошел. Кто-нибудь вышел (например) министр финансов, Нацбанк, и рассказал: «Вот ты – Серик, Берик, Талгат, Сергей, Иван, с этого дня, если будете брать кредиты и не отдавать, с вами будет так-то. К вам придет коллектор, злой коллектор Жандос и что-нибудь сделает с вами вот так, так и так»? Этого же нет! Госинформзаказ есть, пресс-релизы есть, а вот объяснения нет – эта информационная на самом деле составляющая, просветительская в СМИ у нас утрачена. Никто даже не задает вопросы: «А что вообще будет?», «Как нам жить дальше?».

У нас, допустим, тот же Нацбанк сказал: «один миллион людей имеют просроченную задолженность». А как будет дальше с ними, когда за ними придут коллекторы? Как их права будут защищать? Кто будет соблюдать? Кому жаловаться, если коллекторы начнут их палкой бить? Могут они их бить палкой или арестовывать машину, отбирать права, еще что-то? Сколько раз они могут звонить им домой, допустим? После 23-00 могут звонить или нет? Кто знает?

С.К.– Все понятно.

М.Ш. – Простому человеку не объяснишь, и вот так вот у нас с каждым законопроектом.

С.К. – То есть получается так с Вашего мнения, что без сбора таких комиссий и разрешения этих проблем получается никак? Механизма нет, нормальной экспертизы нет, ведомство лоббирует свои интересы и им вообще-то поровну интересы человека. Есть может быть какие-то уже примеры, – в каких случаях у нас собирались подобные комиссии? Мне кажется, что земельная реформа это такой из ряда вон выходящий случай?

М.Ш. – Нет, на самом деле у нас в Казахстане очень много вещей делается именно через комиссии. В 1989 году еще собирались, потом вот последняя самая комиссия это была НКВД (Национальная комиссия по вопросам демократизации), еще было совещание по демократизации и последняя комиссия 2007 года, которая разработала поправки в Конституцию. На самом деле у нас земельная  комиссия по счету, из крупных, она пятая. И каждый раз работа комиссий давала большой политический опыт. Просто мы нашу историю забыли. То, что у нас было до 2002 года девятнадцать партий, никто же не помнит. Было девятнадцать, а нынешние три партии в Парламенте, это результат только двух последних созывов, а если вспомнить, то после 2002 года у нас осталось двенадцать партий.

С.К.– Понятно, что это предмет отдельного разговора. Если вернуться к земельной комиссии, то насколько я знаю, работу у нас завершила эта комиссии. Что же, собственно говоря, вкратце делала, чем вообще занималась эта комиссия, помимо того, что понятно делала – сидели умы там, что-то обсуждали. Как еще работа эта выглядела и самое главное, какому опыту, что она дала, к какому результату пришли на данный момент.

М.Ш.– Те заседания, которые проходили в Астане в Национальном музее, это на самом деле была такая верхушка айсберга. Было очень много других работ, которые велись по нескольким направлениям. Во-первых, был секретариат в Минсельхозе. У секретариата был сайт «Жер тұралы», на который приходило где-то 500-600 обращений в месяц, подробных, где говорилось надо делать так-то, я вижу так, вот мое мнение. Потом был колл-центр, допустим на 19 июля было двенадцать с половиной тысяч звонков сделано. Это уже достаточно большая выборка. К концу деятельности комиссии, я думаю, было уже за шестнадцать тысяч звонков. Это большое дело. Потом, члены комиссии все встречались с бизнесменами, с общественностью, с НПО-шниками, с журналистами, им задавали вопросы в тех же соцсетях и так далее. Каждый встречался из семидесяти пяти. Потом, были еще заседания того же «Нұр Отана» по этой же теме и Общественных советов каждой области. Это покрыло где-то около семидесяти тысяч человек. И все эти протоколы по этим заседаниям, они отправлялись тоже в Астану в Секретариат. На самом деле была проведена огромная работа по выяснению мнения населения. Это была социологическая, получается, грань мнения стейкхолдеров, мнения общественности, мнения политических партий и так далее. И вот это все выражалось как раз членами комиссии на заседаниях. То есть когда член комиссии говорил что-то, это была не только его точка зрения в принципе, это был результат его работы с общественностью.

С.К.– Ну, а если кратко резюмировать, чего люди больше всего боялись? Чего люди больше всего боятся вообще по поводу земли? И насколько их страхи оправданы? (Выразите) Экспертное мнение.

М.Ш.– Если говорить публично, в публичной сфере все боялись иностранцев. Боялись не просто иностранцев, а китайцев. Что китайцы возьмут землю в аренду и или ее загадят, или они потом ее отнимут и сепаратизм начнется, заселится миллион китайцев… Это был страх, который публично демонстрировался. Потом менее публичное – второй уровень – боялись, что монополисты возьмут, скупят всю землю и мало того, что нельзя будет заниматься личным подсобным хозяйством, возможностей для роста других бизнесменов не будет.

С.К.– Называя вещи своими именами, наверное, здесь больше всего боятся власти, в первую очередь, местной, которая имеет колоссальный ресурс, колоссальные возможности по тому чтобы забрать, наиболее лучшую, наибольшие земли?

М.Ш.ؘ– Да, она двадцать лет это и делала. У нас кто основные владельцы земель, которые не обрабатываются? Это бывшие чиновники. И силовые и акиматовские. Районный аким он распоряжается землей, он берет и всем подряд продает. Злоупотреблений конечно же, допустим во время работы той же комиссии, вскрылось очень много. Было много скандалов и с китайцами, и с немцем, который в Акмолинской или Карагандинской области... Скандалы были везде. Это второй уровень.

А на третьем уровне, если взять запросы в колл-центр, по земельным вопросам из двенадцати с половиной тысяч пятьсот было про землю, а девять с половиной тысяч было по выделению участков под ИЖС. То есть то 4,5%, а под ИЖС 76,9%. То есть в реальности, если вспомнить одновременно же приходила толпа народу в каждый акимат во всех областях. И у нас теперь один миллион двести тысяч человек стоят в очереди на получение земли под ИЖС. То есть самая глубинная цель народа -  получить свои десять соток бесплатных и построить там домик.

С.К.– Наверное, опять это вопрос к тому, что народ особо не вдумывался в суть реформ, и каждый смотрел применительно к себе?

М.Ш.– Да. Если говорить публично – китайцы. За столом если сесть поговорить, то чиновники - коррупционеры, латифундисты. А если взять конкретного человека, ради чего он может пойти куда-то, что-то сделать – он хочет десять соток в частную собственность. То есть на публичном поле он против частной собственности, а для себя десять соток – это святое.

С.К. – Вот эти данные, которые Вы приводите, статистически очень четко показывают именно такую тенденцию?

М.Ш. – Я сам в акимат ходил – очередь в пятьсот человек в акимат Алматы, постоянно причем действующая. Пятьсот человек – вот такая кишка, которая брала бы… Теперь миллион двести тысяч. То есть это около четырехсот или больше полумиллиона человек за это время сдали заявления на получение десяти соток под ИЖС. То есть вот с этой точки зрения у нас люди готовы не то, что к частной собственности на земли, но и ко всему готовы. Это вот такой вот интересный феномен.

С.К.– И за это не платить?

М.Ш. –Да! Нет, если вот кому-то, в смысле кому-то в частную собственность – это нельзя! Потому что он там хапуга. А вот если мне и бесплатно – это всегда надо!

С.К. – Все понятно. Марат, а двух словах все-таки, к чему привела вот эта комиссия, эта огромная работа, которая проделана, куча статистики, мнения по всем регионам собрали… Результат в чем? Какой-то документ, или какие-то сроки, что мы будем это делать, но будем делать это позже, или мы вообще не будем это делать. К чему пришли?

М.Ш.ؘ–Первое, пришли к тому, что, во-первых, есть два главных вопроса. Мы объявляем мораторий, продляем мораторий на пять лет. За время этого моратория мы наведем порядок в земельной отрасли. С чего начинается порядок? Это с переоценки земли, с составления нового кадастра, я надеюсь еще, он будет публичным. Соответственно потом возобновляется аренда для казахстанцев. Потом, предоставление аренды – вот это мое личное предложение, оно прошло, у меня пять (предложений) прошло, и я очень рад–предоставление аренды будет идти не в форме аукциона, где главной является цена, а в виде конкурса. Я предложил из недропользования взять – как месторождения эксплуатируются, так и землю. Не тот, кто просто больше денег даст, а тот, кто предложит наилучший вариант использования земель, который бы позволил сохранить бы ее, улучшить плодородие, загрузить больше людей работой, социальные какие-то затраты (производил бы). Вот исходя из этого. Вот это приняли. Потом выделение самой аренды земель, сказали, что, будет коллегиальным.

С.К.– Каким образом, как это будет на практике?

М.Ш. – Это в виде комиссии. Не районный аким будет росчерком пера все решать, а будут привлекаться общественность и так далее. Купить одного человека намного легче, чем купить, допустим, двенадцать. Чисто с коррупционной точки зрения если взять. Соответственно, становится более прозрачным.

Всего было около десяти предложений, которые все вместе ушли пакетом как предложение в Парламент. У нас в составе было около десяти депутатов Парламента. И Мажилис, и Сенат был представлен, плюс были в нашем составе и члены Общественного совета Минсельхоза. Все вместе они вполне могут проконтролировать то, чтобы то, что мы сказали, оно бы вошло в Земельный Кодекс, и было в дальнейшем выполнено. Я думаю, что уже дальше с этим не будут шутить, и, думаю, постараются сделать лучше. То есть мы добились достаточно больших результатов в деле прозрачности, открытости земель. Я забыл сказать про еще два вопроса – во-первых, будет выделен радиус около каждого населенного пункта, в котором все пастбища будут общими, общего пользования, и будет опять же комиссия следить за этим. И решится вопрос ИЖС. В чем была проблема с ИЖС? ИЖС не считался государственной надобностью, то есть не входил в список государственных надобностей, под которую государство может выкупить землю. То есть вот у тебя есть земля, но же кому-то принадлежит? Если тебе нужно под дорогу, акимат просто ее выкупает и строит дорогу. Под жилую застройку он может купить, а под индивидуальную жилую застройку, не под многоквартирную допустим, он не может ее выкупить, потому что это не входит. И все. И получается, земля есть, в смысле свободная земля есть, а под ИЖС земли нет.

С.К.–Насколько я понимаю, сейчас это вообще в компетенции находится каких-то местных органов?

М.Ш.ؘ– Да, это акиматовские. Предложение как раз сейчас позволит это изменить и акимат сможет выкупать эту землю, потом делить ее на десять соток и соответственно уже дальше выдавать ее людям. И соответственно, ну миллион двести мы сразу не обеспечим конечно, ну хотя бы нескольку тысяч в каждом регионе каждый год, мы уже сможем более-менее выдавать землю и так далее. То есть, это уже очень большое достижение именно для каждого человека.

Плюс, конечно, есть еще и политический эффект. Когда говорят некоторые: «Вот у нас там восточная страна, мы не привыкли к демократии» еще что-то подобное, мне всегда хочется (сказать): «Вы вот учебник, простой учебник по истории Казахстан хотя бы за девятый класс читали хотя бы?» Понимаете, в 1822 году Сперанский разработал Устав о сибирских киргизах, то есть о казахах, об их управлении. Так вот, все низовое местное управление было выборным. Был аульный староста, на пятьдесят семей там получается. Потом, дальше был волостной, это почти как наш районный аким. Потом был ага-султан. Ага-султан – это уезд, как несколько районов у нас сейчас. Все выбирались. Причем выборы были примерно через каждые два года – у каждого своя периодичность.

И вот с 1822 года по 1917 год у нас была низовая демократия, ага-султанов потом правда убрали, но почти 100 лет у нас все время были демократические выборы и в казахский язык вошли слова «ояз» – это уездной, «болыс» волостной вошел, еще там. И это вошло в фольклор, в бытоописание. Вот если взять тот же «Путь Абая», там куча сюжетов посвящена именно выборам, вот этим переговорам, союзникам, ну, взяткам конечно тоже и так далее. Но тем не менее, тому самому местному самоуправлению и низовой политической культуре, которая уже была присуща нам, в принципе, уже 100 лет. Плюс не надо забывать, допустим, у того же города Верного тоже было свое законодательство земское, которое было отменено по всей стране, но действовала только в двух городах – Верном и Ташкенте. То есть на этом уровне тоже было самоуправление. И поэтому я вижу, что в принципе мы готовы.

Вот сколько было заседаний? Никто друг друга не оскорблял, никто друг на друга не ругался. Ну, там был скандал один. Это Зауреш Батталова устроила, но она не в адеквате почему-то была – это было не очень-то понятно. А так, в принципе, все вели себя корректно, высказывались. На первом заседании национал-патриоты говорили: «Ни в аренду, ни в эту (продажу) казахскую землю не дадим вообще…». Сельхозники говорили: «Не надо завтра и в аренду и продать и все…». Это были полярные (позиции). И постепенно они (сближались) и примерно уже пришли к единогласному мнению. Ну, как единогласное – только Айдос Сырым был против моратория и так далее. Получается, там сколько, шестьдесят с чем-то человек был кворум, шестьдесят один или шестьдесят два был за и один был против. То есть все пришли к консенсусу. Почти. К тому, что позиция, которая устраивает всех и в принципе, она устраивает и народ. Я думаю то, что мы сказали – пастбища, ИЖС, оно все достаточно хорошо воспринимается народом. Я думаю, после того как оно пройдет в Парламент, будет внесено в законодательство и осуществлено, это будет весьма хорошим опытом.

С.К.–Ну что же, думаю, мы неплохо сегодня поговорили. Тема сегодняшнего разговора у нас была «Земельная реформа в Казахстане». Я напомню, что в студии общественного радио «Медиаметрикс Казахстан» сегодня был у нас Марат Шибутов, политолог и общественный деятель. С вами был Сергей Конищев. До новых встреч!

Расшифровка видеозаписи: Лязат Шибутова